317

 

10.1 Милленаристский коммунизм

 

Ключом для понимания обширной и сложной системе мысли, созданной Карлом Марксом (1818–1883) является простое понимание того, что Карл Маркс был коммунистом.

Заявление на первый взгляд банальное и затасканное, ставящее марксизм в один ряд с множеством вульгарных концепций в философии, экономике, истории, культуре и пр. Тем не менее для его понимания Маркса его преданность коммунизму является самым важным. Гораздо более важным, чем его диалектика, классовая борьба, теория прибавочной стоимости и все прочее. Коммунизм был мечтой, великой идеей, пределом желаний, конечной целью, которая явится оправданием людских страданий на протяжении всей истории человечества. Человеческая история есть ничто иное, как история страданий, классовой борьбы и эксплуатации человека человеком. Как второе пришествие Мессии в христианском богословии должно положить конец истории и создать новый рай и новую землю, так и установление коммунизма должно положить конец человеческой истории. И так же, как для постмилинаристских христиан человек, во главе с Божьими пророками и святыми, создаст Царство Божие на Земле (а для премилленаристов у Иисуса должно быть множество человеческих помощников при основании такого Царства), так и для Маркса и для других коммунистических течений человечество, во главе с авангардом из светских святых, создаст секуляризованное царство небесное на земле.

 

В мессианских религиозных движениях неизменно ожидается, что миллениум наступит в результате мощного, насильственного переворота, Армагеддона, великой апокалиптической войны между добром и злом. И после этого титанического конфликта на земле установится царство справедливости, наступит миллениум, новая эра мира и гармонии.

 

Маркс решительно отвергал тех утопистов, которые намеревались осуществить переход к коммунизму посредством постепенного эволюционного процесса, путем постепенного продвижения добра. Нет, Маркс ориентировался на проповедников апокалипсиса, на посмилленаристских радикальных немецких и голландских анабаптистов XVI века, на милленаристские секты времен гражданской войны в Англии, и различных групп христиан-премилленаристов, который предвидели кровавый Армагеддон Последних Дней, прежде чем наступит новая эра. Действительно, поскольку постмилленаристские иммедиатисты (иммедиатисты — сторонники принципа немедленных действий. — пер.) отказывались ждать постепенного распространения добра и святости среди людей, они присоединились к премилленаристам, полагая, что только жестокая апокалиптическая последняя битва между добром и злом, между святыми и грешниками, сможет установить новую эру. Согласно представлениям Маркса, насильственная мировая революция, совершаемая угнетенным пролетариатом, станет тем самым инструментом, который обеспечит приход нового миллениума, коммунизма.

 

Фактически, Маркс, подобно премилленаристам (или «милленаристам»), пошел еще дальше и разделил представление о том, что царство зла на земле достигнет своего пика как раз накануне Апокалипсиса. Для Маркса, как и для милленаристов, пишет Эрнест Тувесон:

 

318

 

«Мировое зло должно достигнуть своего апогея, прежде чем в результате единого великого и полного коренного переворота оно будет сметено …  Милленаристский пессимизм по поводу возможности совершенствования существующего мира вперемешку с величайшим оптимизмом.  История, как полагают милленаристы, развивается таким образом, что когда зло достигает апогея, безнадежная ситуация разворачивается вспять. Тем самым будет восстановлено первоначальное, истинно гармоничное состояние общества, некая разновидность эгалитарного порядка».

 

1. Ernest L. Tuveson, «The Millenarian Structure of The Communist Manifesto», in C.A. Patrides and Joseph Wittreich (eds), The Apocalypse: in English Renaissance Thought and Literature (Ithaca: Cornell University Press, 1984), pp. 326–7. Тувесон полагает, что Маркс и Энгельс, возможно, испытывали сильное влияние всплеска милленаризма, имевшего место в Англии во период 1840-х годов. Об этом явлении, в частности о вспышке милленаризма в Англии и в США, предрекавшего конец света 22 октября 1844 года, см классический труд по современному милленаризму Ernest R. Sandeen, The Roots of Fundamentalism: British and American Millenarianism, 1800–1930 (Chicago: University of Chicago Press, 1970). See Tuveson, ibid., p. 340, n. 5.

 

В отличие от различных групп социалистов-утопистов и подобно религиозным мессианистам, Карл Маркс не пытался детально описывать картину будущего коммунизма.    Указывать, к примеру, количество людей, которое будет населять его утопию или описывать форму и расположение их домов или то, как будут устроены их города — это было не для Маркса. Прежде всего в утопиях, создатели которых отображают их со всеми подробностями, присутствует некоторый элемент безумия. Но что еще более важно, описывая во всех подробностях чье-то идеальное общество, вы тем самым удаляете важнейший элемент благоговения и тайны из якобы неотвратимо наступающего мира будущего. Точно так же из фантастических фильмов исчезает все их очарование и волнение, когда во второй половине фильма таинственные, мощные и ранее невидимые монстры становятся конкретными тихоходными зелеными каплевидными существами и утрачивают всю свою таинственную ауру, становясь чем-то почти обыденным.

 

Однако некоторые особенности присущи всем версиям коммунизма. Частная собственность ликвидируется, индивидуализм отбрасывается, индивидуальность сплющивается, вся собственность передается обществу и контролируется обществом, и отдельные единицы нового коллективного организма в каком-то смысле, весьма неясном, равны друг другу.

 

Этот милленаристский акцент на коллектив весьма далек от ортодоксального христианства, от августинцев, делавших акцент на индивидуальной душе и ее спасении. В рамках ортодоксального, не милленаристского христианства индивиду удается или не удается достичь личного спасения до Второго пришествия Иисуса, когда тот положит конец истории и возвестит о Судном Дне. Миллениума не будет, Царство Божие прочно установится и на земле, и на небесах. Однако милленаризм неизбежно делает акцент на достижении Царствия Божия на земле — особенно в постмилленаристскиех требованиях человеческого посредничества — неотвратимый коллективный марш через историю к Царствию. В том, что мы можем называть «иммедиалистской» версией доктрины постмилленаризма, как мы это видели в первом томе у Братьев Свободного Духа, радикальных анабаптистов эпохи Реформации, целью христианских коммунистов и секуляризированной версии марксизма является немедленный приход к власти посредством насильственной революции и очищение мира от грешников и еретиков, то есть от тех, кто не являются последователями данной секты, с тем, чтобы установить миллениум, который станет предпосылкой Второго пришествия Иисуса. В отличие от них, постмилленаристские градуалисты, которые на протяжении XIX века контролировали большую часть протестантских церквей северной части Соединенных Штатов, в менее жестокой и торопливой манере пытаются использовать государственную власть в целях принуждения к морали и добродетели и установить затем Царство Божье не только на территории США, но и во всем мире. Согласно проницательному заключению историка в отношении одного из самых выдающихся посмилленаристских экономистов и социологов конца XIX века — так можно было бы сказать обо всем движении:

 

«Согласно воззрениям (Ричарда) Эли, государство является богом данным инструментом, посредством которого осуществляется его промысел. Его превосходство как божественного инструмента основана на произошедшей после Реформации отмене разделения сакрального и светского и на власти государства применять этические решения к общественным проблемам. То же различение сакрального и светского … позволило Эли и обожествлять государство, и социализировать христианство: он полагал, что государство есть основной инструмент Божьего искупления ...»

 

2. Jean B. Quandt, «Religion and Social Thought: The Secularization of Postmillennialism», American Quarterly, 25 (Oct. 1973), pp. 402–3. На самом деле Эли, наряду с многими другими постмилленаристами, был не очень большим сторонником постепенности, поскольку говорил о Новом Иерусалиме, «которого мы все мы все ожидании с нетерпением».

 

Все милленаристы, градуалисты или иммедиатисты, причинили серьезные социальные и политические неприятности посредством «имманентизировать эсхатон» — согласно сложно сформулированному, но весьма проницательному определению политического философа Эрика Фёгелина.

 

(«Имманентизировать эсхатон» в политической теории и теологии означает попытаться привнести эсхатон (окончательное, подобное небесам состояние истории) в имманентный мир. — пер.)

 

Как ортодоксальный христианин, Фёгелин полагал, что «эсхатон» — Последние Дни, Царство Божие — должен строго храниться подальше от земных дел и должен относиться к потусторонней сфере Рая и Ада. Но достать «эсхатон» с небес и привнести его на процессы человеческой истории означает породить серьезные проблемы и последствия: последствия, которые, согласно видению Фёгелина, нашли свое воплощение в таких имманентных и мессианских движениях, как марксизм и нацизм.

 

Наряду с утопическими социалистами и коммунистами, Маркс видел в коммунизме апофеоз коллективизма — человечество, как единое новое супер существо, обладающее единым сознанием, при этом индивид являлся незначительной частицей этого коллективного организма. Весьма проницательный портрет Марксова коллективного организма – какие огромные усилия во имя установления Нового Социалистического Человека должны быть приложены по ходу процесса коммунизации – описал один из главных теоретиков большевизма начала ХХ века Александр Александрович Богданов (1873–1928).

 

Богданов, подобно Йахиму Фиорскому, говорил о «трех эпохах» человеческой истории: первая была эпохой теократического, авторитарного общества и самодостаточной экономики. Затем наступила «вторая эпоха», экономика обмена, отмеченная разнообразием и появлением «автономии» «индивидуальной человеческой личности». Однако этот индивидуализм, поначалу игравший прогрессивную роль, затем становится препятствием на пути прогресса, поскольку он затрудняет и «противоречит объединительным тенденциям машинной эры». Но затем наступает третья эпоха, заключительный этап истории, коммунизм, хотя и не с такой как у Йоахима, век Святого Духа. Этой последней стадии будет присуща коллективная самодостаточная экономика, и

 

«…слияние частной жизни в единое гигантское целое, гармоничное во взаимоотношениях его частей, систематически объединяющее все элементы во имя общей борьбы — борьбы с бесконечной непредсказуемостью природы ... Огромная масса творческой активности … необходима для того, чтобы решить эту задачу. Потребуется сила не одного человека, но всего человечества — и только в процессе решения этой задачи человечество и возникнет как таковое».

 

3. Цитируется по S.Y. Utechin, «Philosophy and Society: Alexander Bogdanov», in Leopold Labedz (ed.), Revisionism: Essays on the History of Marxist Ideas (New York: Praeger, 1962), p. 122.

 

320

 

Своей кульминации мессианский коммунизм достигает в неистовой трехтомной фантасмагории известного немецкого наполовину христианского мессианиста, наполовину марксиста-ленинца-сталиниста Эрнста Блоха (1885–1977). Блох держался той точки зрения, что «внутренняя правда» вещей может быть обнаружена лишь после «полного преобразования Вселенной, великого Апокалипсиса, пришествия Мессии, нового неба и новой земли».

 

 

Как пишет Дж.П. Стерн в своем обозрении по трехтомнику Блоха «Принцип надежды», книга Блоха содержит такие замечательные декламации как «Ubi Lenin, ibi Jerusalem» («Где Ленин, там Иерусалим»), и что «большевистское воплощение коммунизма» является неотъемлемой частью «вечной борьбы за Бога». Блох утверждает, и это больше чем намек, что болезнь, нет, даже сама смерть будут отменена с наступлением коммунизма.

 

4. J.P. Stern, «Marxism on Stilts: Review of Ernst Bloch, The Principle of Hope», The New Republic, 196 (9 March 1987), pp. 40, 42 Leszek Kolakowski, Main Currents of Marxism (Oxford: Oxford University Press, 1984), III, pp. 423–4.

 

В отличие от этого, нигде так красноречиво не отстаивается ортодоксальный христианский индивидуализм и не выражается отвращение к коллективизму, как в критическом разборе Г.К. Честертона взглядов ведущей представительницы фабианского социализма миссис Анни Безант, в котором Честертон разносит в пух и прах пантеистической буддизм Безант:

 

«Согласно взглядам миссис Безант Вселенская Церковь есть просто универсальное Я.  Это учение о том, что все мы в действительности есть один человек; не существует никаких реальных стен индивидуальности между человеком и человеком … Она не призывает нас любить ближнего; она говорит нам быть нашими ближними ... интеллектуальной пропасть между буддизмом и христианством в том, что для буддиста или теософа личность есть падение человека, а для христианина в личности заключена цель Божья, весь смысл его космической идеи».

 

5. G.K. Chesterton, Orthodoxy (New York: 1927), pp.244–5. Quoted in Thomas Molnar, Utopia: the Perennial Heresy (New York: Sheed & Ward, 1964), p. 123.

 

Обратимся к рассмотрению некоторых основных особенностей коммунизма. В типичном описании будущей коммунистической эпохи, эры блаженства и гармонии, работа, необходимость труда, уходит на задний план или вообще исчезает. Труд, по крайней мере, труд с целью поддержания и повышения жизненного уровня человека очень немногие считают созвучным будущей утопии. Так, согласно представлениям Йоахима Фиорского, первого, пожалуй, средневекового милленариста, не потребуется никакой работы, которая могла бы нарушить ход бесконечного течения праздника и молитв, поскольку человечество достигло бы статуса нематериальных объектов. Если бы человек был чистым духом, тогда было бы верным утверждение, что экономическая проблема — проблема производства и уровня жизни — исчезла бы обязательно.  К сожалению, однако, Маркс, будучи атеистом и материалистом, не имел возможности вернуться к коммунизму чистого духа, наподобие коммунизма Йоахима Фиорского. Тогда каким образом человеческие существа из плоти и крови могут разрешить проблему производства, а также поддержания уровня жизни и его повышения?

 

321

 

Маркса неспроста отказывался в подробностях описывать коммунистическую эпоху. Эго утопия оставалась в полумраке. С одной стороны, Маркс предполагал и утверждал, что блага в будущем коммунистическом обществе будут иметься в изобилии. Если так, то тогда конечно не будет никакой необходимости обращаться ко всеобщей экономической проблеме редкости средств и ресурсов относительно целей. Однако допуская отсутствие такой проблемы, Маркс, тем самым, завещал решение этой головоломки будущим поколениям, и по этому вопросу мнения марксистов разделились: сам ли коммунизм принесет это магическое состояние сверхизобилия или следует подождать, пока это изобилие принесет капитализм, прежде чем мы установим коммунизм?  Как правило, эту проблему марксистские кружки решали не в теории, но на практике («praxis»), становясь на тот путь, который позволяет им либо завоевать, либо сохранить свою власть. Таким образом, марксистские передовые отряды или партии, как только видели возможность захватить власть, неизменно оказывались готовыми к тому, чтобы пропустить «исторические этапы», предопределенные их Учителем, и осуществить свою революционную волю. С другой стороны, марксистская элиты, которые уже закрепились у власти, благоразумно отодвигали конечные цели коммунизма подальше в отдаленное будущее. И поэтому Советы очень скоро стали делать акцент на подчеркнутом трудолюбии и постепенности в движении к конечной цели.

 

6. [Коммунистическая партия Советского Союза], будучи партией научного коммунизма, выдвигает и решает задачи коммунистического строительства, по мере готовности и созревания их материальных и духовных предпосылок, руководствуясь тем фактом, что необходимые этапы развития не должны быть пропущены …» «Fundamentals of Marxism-Leninism» (2nd rev. ed., Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1963), p. 662. Also see ibid., pp. 645–6, 666–7, 674–5.

 

Есть несколько возможных причин, объясняющих почему Маркс не описал в подробностях черты окончательного коммунизма или, на самом деле, необходимые этапы его достижения. Во-первых, Маркса не интересовали экономические особенности его утопии; простого предположения в виде вопроса-мольбы о неограниченном изобилии оказалось достаточно. Его главный интерес, как мы увидим, заключался в философском, точнее сказать, религиозном аспекте коммунизма. Во-вторых, коммунизм Маркса был перевернутой формой Гегеля и его философии истории; это был революционный фланг марксистской неогегельянской версии «отчуждения» и «диалектического» процесса, посредством которого aufhebung (трансцендентность) и отрицание одного исторического этапа заменяется другим и противоборствующим ему. В этом случае: происходит отрицание зла частной собственности и разделения труда и установление коммунизма, при котором достигается единство человека с человеком и с природой. Для Маркса, как и для Гегеля, история есть необходимый поступательный процесс, движимый волшебной диалектикой, при котором одна стадия неизбежно порождает стадию последующую и противоборствующую ей. С той лишь разницей, что для Маркса «диалектика» является материальной, а не духовной.

 

7. Об отчуждении и диалектике, см. гл.11

 

Маркс так и не опубликовал свои неогегельянские «Экономические и философские рукописи» 1844 года, в которых излагался философский базис марксизма, где в одной и з статей — «Частная собственность и коммунизм» — содержится самое полное сделанное Марксом описание коммунистического общества. Одной из причин своего отказа от публикации стало то, что в последующие десятилетия гегелевская философия вышла из моды даже в Германии, и последователи Маркса стали больше интересоваться экономическими и революционными аспектами марксизма.

 

 

10.2 Грубый коммунизм

 

322

 

Еще одной важной причиной отказа Маркса от публикации стало откровенное изображение им коммунистического общества в статье «Частная собственность и коммунизм». Помимо того, что оно было философским и неэкономическим, в нем изображалась страшная, но якобы необходимая стадия развития общества, которая наступит сразу после необходимой насильственной мировой пролетарской революции и до того, как наконец будет достигнут окончательный коммунизм. Послереволюционное общество Маркса, общество «непродуманного» или «грубого» коммунизма, было совсем не тем обществом, которое смогло бы подстегнуть революционную энергию правоверных марксистов.

 

Поскольку Маркс воспринял слишком близко к сердцу горькие слова двух критиков коммунизма, получивших известность в Европе.  Одним из них был французский анархист-мютюэлист Пьер Жозеф Прудон, осуждавший коммунизм и называвший его «угнетением и рабством», и на которого Маркс открыто ссылается в своих статьях.

 

Мютюэлизм (фр. mutuellisme) — анархическое направление экономической теории, социальной и политической философии, восходящее к первой половине XIX века, в особенности — к работам П. Ж. Прудона. — пер.

 

Другим был написавший увлекательную книгу консервативный гегельянский монархист Лоренц фон Штейн (1815–1890), которому прусское правительство в 1840 году поручило изучение новых и внушающих тревогу доктрин социализма и коммунизма, получавших тогда все большее распространение во Франции. Маркс продемонстрировал не только «мимолетное текстуальное сходство» с книгой Штейна 1842 года, он фактически основал свою концепцию пролетариата, как опоры и движущей силы мировой революции, на идее Штейна о том, что новые революционные доктрины являются рационализацией классовых интересов пролетариата.

 

 

8. Штейн считал французский социализм и коммунизм идеологией неимущего пролетариата, ставящей целью уничтожение исторических основ европейского общества, основанного на принципах частной собственности и индивидуальной личности. Разница заключалась, конечно же, в том, что Маркс, в отличие от других «бесклассовых» социалистов и коммунистов, одобрительно воспринял эту связь с пролетариатом, в то время как Штейн ее осуждал и предостерегал против нее. См. прекрасную и многое объясняющую работу Robert C. Tucker, Philosophy and Myth in Karl Marx (Cambridge: Cambridge University Press, 1961), pp. 114–7 Книга Штейна, Lorenz von Stein, Der Socialismus und Communismus des Heutigen Frankreichs (Leipzig: 1842), остается непереведенной. (Later editions were entitled Geschichte des socialen Bewegung in Frankreich, 1850, 1921). Штейн провел свои последние годы в качестве профессора общественных финансов и общественной администрации Венского университета, 1855–88.

 

Самое замечательное, что Маркс, по общему признанию, был согласен с тем, как Прудон и, в частности, Штейн изображали первую стадию послереволюционного общества, которую он, в согласии со Штейном, тоже называл «грубым коммунизмом». Штейн предсказывал, что грубый коммунизм станет попыткой навязать эгалитаризм за счет дикой и яростной экспроприации и уничтожения собственности, ее конфискации и принудительного обобществления женщин, а также материальных богатств. В действительности данная Марксом оценка стадии грубого коммунизма, стадии диктатуры пролетариата, была еще более негативной, чем оценка Штейна: «Таким же образом, как женщина должна отказаться от брака во имя всеобщей (то есть вселенской) проституции, так и весь мир богатства, то есть объективное бытие человека, должен отказаться от взаимосвязи эксклюзивного брака с владельцем частной собственности во имя взаимосвязи всеобщей проституции с обществом».  Мало того, как заявляет профессор Такер, Маркс допускает, что «грубый коммунизм не есть реальное преодоление частной собственности, но универсализация ее, не отказ от алчности, но обобщение ее, не отмена труда, но распространение его на всех людей. Это просто новая форма, в которой вся подлость частной собственности всплывает на поверхность». Иначе говоря, на этапе обобществления частной собственности то, что сам Маркс считает худшими чертами частной собственности, достигнет своего максимума. Но это еще не все: Маркс признает правдивость обвинений тогдашних и сегодняшних антикоммунистов, что коммунизм и обобществление есть, по словам самого Маркса, проявлением «зависти и желания низвести все до среднего уровня». Это весьма далеко от того, чтобы привести к расцвету человеческой личности, на что, как считается, претендовал Маркс. Он согласен с тем, что коммунизм будет отрицать личность полностью. Так Маркс пишет:

 

323

 

«Полностью отрицая человеческую личность, этот вид коммунизма в действительности является ничем иным, как логическим выражением частной собственности. Всеобщая зависть, устанавливающая себя как власть, есть маскировка жадности, которая восстанавливает себя и удовлетворяет себя, только другим способом … В отношении к женщине, как к добыче и служанке общественного сладострастия, выражена та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе».

 

9. Цитируется по Tucker, op. cit., note 8, pp. 155. Курсив Маркса

 

В общем, изображенный Марксом грубый коммунизм очень похож на те чудовищные режимы, предлагавшиеся радикальными анабаптистами XVI века.

 

10. Не самом деле совсем не случайно, что марксистские историки, от Энгельса до Эрнста Блоха, являлись большими поклонниками подобных режимов и движений, во-первых, из-за их коммунизма, а во-вторых, потому что это были, конечно же, «народные движения», зародившиеся в низших классах.

 

Профессор Такер добавляет, вероятно для того, чтобы еще раз подчеркнуть очевидное, что «эти выдержки из парижских рукописей ярко иллюстрируют то, как Маркс представлял себе и оценивал первый послереволюционный период. Что весьма убедительно объясняет нежелание касаться этой темы, которое он всегда демонстрировал в своих более поздних работах».

 

11. Tucker, op. cit., note 8, pp. 155–6.

 

Но если этот коммунизм действительно настолько чудовищен, если это режим «бесконечной деградации», зачем кому-то выступать за него, тем более посвящать ему свою жизнь и затевать кровавую революцию во имя его установления? Здесь, как это часто бывает в мыслях и трудах Маркса, он прибегает к мистике «диалектики» — этого дивного волшебного слова, посредством которого одна социальная система неизбежно порождает другую, идущую ей на смену и отрицающую ее. И посредством которого, как в нашем случае, всеобщее зло — которым, что довольно интересно, оказывается послереволюционная диктатура пролетариата, а не предшествующий капитализм — превращается во всеобщее благо.

 

Маркс, мягко говоря, не мог, да и не пытался объяснить, каким образом система тотальной жадности превратится в систему всеобщей не-жадности. Он все это предоставил магии диалектики. В наши дни диалектика фатальным образом лишилась предполагаемого двигателя классовой борьбы, посредством которого, однако, кое-то все еще пытается превратить чудовище грубого коммунизма в райский коммунизм «высшей стадии».