2.5 Запрет каноников на ростовщичество

 

 

43

 

Значительное ослабление морально-этических и юридических ограничений и запретов в отношении торговли, на которое пошли канонисты и романисты в Средние века не распространялось, к сожалению, на суровые запреты, наложенные на ростовщичество. Современные люди думают, что «ростовщичество» — это когда запрашивают очень высокие процентные ставки по кредиту, однако смысл этого понятия до недавнего времени был совершенно иным. «Ростовщичество» в классическом понимании не предполагает вообще никакого процента по кредиту, вне зависимости от того, насколько он может быть мал. Запрет ростовщичества был запретом на начисление любых процентов по кредиту.

 

В древнем мире, за одним-единственным исключением, никто — в Греции, в Китае, в Индии или в Месопотамии — не запрещал процента. Этим исключением были евреи, которые разрешали взимать процент с гоев, но запрещали его в еврейской среде, что явилось проявлением групповой узко-племенной морали.

 

Бесспорно, что ожесточенные нападки средневековых христиан на ростовщичество выглядят странными. С одной стороны, в Евангелии или у ранних отцов церкви по этому поводу не говорится ничего, несмотря на всю их враждебность к торговле, которая может быть истолкована, как призыв запретить ростовщичество. Однако на самом деле притча о талантах в Евангелии от Матфея (25: 14–30) легко может быть истолкована, как одобрение процента по коммерческим кредитам. Кампания против ростовщичества началась с первого Вселенского Никейского собора 325 года, на котором запрещалось начисление процентов по кредиту только духовенству. Однако Никейский собор ухватился за одну фразу из псалма 14 Ветхого Завета: «Господи! кто может пребывать в жилище Твоем? … кто серебра своего не отдает в рост …», которому в Средние века было суждено стать любимым — и практически единственным — библейским текстом, направленным против ростовщичества.

 

 Никейский запрет был повторен на более поздних соборах IV века в Эльвире в Испании и в Карфагене, а затем в V веке папа Лев I распространил этот запрет также на мирян, обвинив мирян-ростовщиков в том, что они потворствуют turpe lurcum. Несколько поместных советов в Галлии в VII веке подтвердили осуждение, вынесенное папой Львом I, аналогичным образом поступил и папа Адриан, и несколько английских церковных соборов в VIII веке.

 

Однако всеобщий запрет на ростовщичество в светском законодательстве впервые появился только при всеобъемлюще тоталитарном режиме императора Карла Великого. В 789 году на имперском соборе Аахена Карл запретил заниматься ростовщичеством в свой империи всем — и мирянам, и клирикам. Действие запрета было продлено и усилено позднее на соборе в Неймегене в 806 г., на котором ростовщичество было впервые определено, как обмен, при котором «более востребуется при возврате, чем было дано». Таким образом, начиная со времен Карла, ростовщичество стали усиленно выделять в отдельный и особенно злобный вид lucrum, и любые попытки ослабить этот запрет встречали яростное сопротивление. Размашистое определение «более востребуется при возврате, чем было дано» без изменений повторялось всеми канониками, начиная с Регино Прюмского в X веке, Иво Шартрского и заканчивая Грацианом.

 

44

 

Но как ни странно, хотя враждебность по отношению к ростовщичеству оставалась прежней и на самом деле среди каноников значительно укрепилась, явная основа для этой враждебности претерпела значительные изменения. На протяжении первых столетий христианской эры ростовщичество считалось постыдной разновидностью алчности и отсутствия милосердия; однако еще не стало грехом с точки зрения правосудия. По мере того, как в XI веке в Европе коммерция стала возрождаться и процветать, в реальной жизни осуждение взимания процента по причине отсутствия милосердия стало считаться неуместным, поскольку благотворительность имела мало общего с коммерческим кредитом.

 

Именно итальянский монах Св. Ансельм Кентерберийский (1033–1109), первым переложил переменить позиции, с которых осуществлялась атака против ростовщичества — оно теперь стало считаться «воровством». Эту новую доктрину в дальнейшем разрабатывал ученик св. Ансельма Ансельм Луккский, итальянец и уроженец города, в котором процветала текстильная промышленность. В своем каноническом собрании, составленном около 1066 года, Ансельм Луккский явным образом осудил ростовщичество, как кражу и грех против седьмой заповеди и потребовал у ростовщиков компенсации заемщикам за «украденные блага».

 

Такое расширительное толкование понятия «кража», и распространение его на добровольный договор, при котором принуждение не использовалось, выглядело безусловно странным, но, тем не менее, эта возмутительная новая концепция была подхвачена и повторена Гуго Сен-Викторским (1096–1141), а также в собрании Иво Шартрского.

 

В 1139 г. второй церковный Латеранский собор наложил явный запрет на ростовщичество для всех — для мирян и для духовенства, и обвинил всех ростовщиков в бесчестии. На соборе было сделано расплывчатое заявление о том, что в Ветхом и Новом Завете имеются все основания для подобного запрета, однако точная ссылка приведена не была. Девять лет спустя папа Евгений III выступил против распространенной практики монастырей начисления процентов по ипотечным кредитам.

 

Наконец, с появлением Грациана каноническое право достигло своей зрелости. Грациан обрушился на ростовщичество, используя любое доступное ему оружие, начиная с Псалма 14 и заканчивая новой доктриной о том, что ростовщичество есть кража и, следовательно, требует реституции. Еще более расширяя сферу действия строгого запрета на ростовщичество, Грациан распространил его на товарный кредит, так же, как и на денежный, если возвращаемая сумма была выше основной суммы кредита. И прямо заявил, что в таком случае «справедливая цена» (кредита) будет не обычной рыночной ценой, а нулем, то есть устанавливался точный эквивалент товаров или денег, отданных взаймы.

 

Возможно, что великий декреталист Папа Александр III и испытывал некоторую благосклонность к свободному рынку в каких-то других вопросах, однако запрет на ростовщичество он еще более углубил и расширил, осудив более высокие цены на товары, покупаемые в кредит, по сравнению с ценами продаж за наличный расчет. Эта практика была признана скрытым ростовщичеством, даже если проценты по кредиту явным образом не взимались. В 1179 году Третий Латеранский собор под председательством папы Александра III осудил ростовщичество, отлучил от церкви всех выявленных ростовщиков и наложил запрет на их погребение по христианскому обряду.

 

Следующий папа Урбан III (1185–87) в своей декреталии привлек ранее неиспользованную цитату из Иисуса, «Ссужай без платы, ни на что не надеясь тем самым» ( Лк 6:35 «и взаймы давайте, не ожидая ничего» — в  Синодальном переводе нет слова «надежда», важного для дальнейшего обсуждения — пер.), которая с тех пор стала краеугольным камнем богословского осуждения ростовщичества, как смертного греха; и не только это: предполагалось, что даже сама надежда получения ростовщического дохода практически должна  приравниваться к греху.

 

45

 

Одержимость ростовщичеством у каноников стала столь всеобщей, что Грациан, его предшественники и его последователи разрабатывали свои теории продаж, прибыли и справедливой цены, оставаясь в целом в контексте того, подпадала или нет какая-либо конкретная сделка под грозное определение «ростовщичества». Так, в конце XII века такие декретисты, как Симон из Бизиньяно в 1179 г. и великий Хугуччио в 1188 г., поддержали строгий запрет на любой процент, начисленный по кредиту, считая его ростовщичеством, и в то же время разрешали аренду благ или покупку задешево с целью продажи задорого, не относя это к разряду ростовщичества. Хугуччио совершил насилие над моралью, утверждая, что в commodatum — договор аренды, при котором передается только право на использование блага — каким-то образом морально очень отличается от mutuum — чистого кредита, когда на некоторое время передается право владения.  С оплатой за аренду, с commodatum, все было в порядке, поскольку владелец сохранял право собственности и взимал плату за использование своего собственного блага; однако все каким-то образом становилось греховным, когда кредитор взимал плату за использование блага, которым он больше (временно) не владеет.  Торговая прибыль тоже могла признаваться законной и правомерной, как награда за риск, однако проценты по кредиту — где риск несет заемщик, а не кредитор — продолжал считаться ростовщичеством.

 

Более поздние декреталисты, борясь с практикой торговцев, пытавшихся маскировать ростовщичество в различных видах договоров, настаивали на осуждении подобных контрактов, как «неявно ростовщических», если, как мы это наблюдали при осуществлении договоров купли-продажи, в сознании покупателя и продавца не имеется никакой неопределенности в отношении будущей цены. Каноник начала XIII века Алан Английский заявил, что если в таком договоре имеется неопределенность, и у покупателя и продавца равные шансы на то, чтобы выиграть или проиграть, то тогда ростовщичества нет.

 

Предоставляя первую реальную, пусть и небольшую лазейку во всеобъемлющем запрете на ростовщичество, Алан Английский объяснил, что такая форма неявного ростовщичества может существовать только в уме, и не может быть предметом принуждения на основе права. Эта лазейка, связанная с неопределенностью, была немного расширена в «Декреталиях» папы Григория IX.

 

С другой стороны, канонисты упорно расправлялись с попытками уклонения от запрета на ростовщичество, которые рынок продолжил творчески изобретать. К договорам, в которых при продаже предусматривался отсроченный платеж, относились с подозрением, и очень высокие цены в таком договоре канонисты считали доказательством того, что здесь без всякого сомнения присутствует намерение совершить ростовщическую сделку. В «» дело зашло так далеко, что были осуждены кредиторы, начислявшие процент на ссуды, которые выдавались путешествующим купцам, хотя канонисты понимали, что процент являлся прямой компенсацией рисков. И хотя канонисты после Иннокентия IV начали говорить о рисках, оправдывающих прибыль, прибыль от рисковых инвестиций стала считаться вполне оправданный, любой процент по чистому кредиту (или ) по-прежнему осуждался как ростовщичество, несмотря на все смягчающие обстоятельства.

 

46

 

Запрет ростовщичества стал трагическим изъяном в экономических взглядах средневековых юристов и богословов. Запрет был экономически нерациональным, он отсекал предельных заемщиков и устанавливал высокие кредитные риски для любого заемного капитала. Для его введения в естественном законе не имелось никаких оснований, и их практически нет ни в Ветхом, ни в Новом Завете. И все же на протяжении всех Средних веков за него отчаянно цеплялись. И в результате юристы и богословы оказались вовлеченными в хитроумные и коварные повороты мысли, направленные на то, чтобы обойти этот запрет, идя навстречу растущей практике денежного кредитования и начисления процентов по кредитам. И все же перед медиевистами, особенно поздними философами и богословами, стояла одна завораживающе важная проблема: что есть моральное или экономическое обоснование процента при чистом кредите? Как мы убедимся в дальнейшем, средневековые схоласты пришли к достаточно полному пониманию экономических и моральных оправдания почти каждого аспекта процента: как неявной прибыли, обусловленной риском, как упущенной возможности получения прибыли от инвестиций и многое другое. Но почему все-таки процент взимается при простом, безрисковом кредите, когда нет упущенных возможностей? Исчерпывающий ответ на этот вопрос не был получен вплоть до появления австрийской школы в конце XIX века. Роковое упущение схоластов заключалось в непонимании того, если процент выплачивается, а, равно и назначается, добровольно, то это само по себе является достаточным моральным оправданием. И далее необходимо было дать экономическое объяснение, хотя экономическая наука такого объяснения еще не открыла.

 

 Первая систематическая брешь в запрете на ростовщичество появилась у канониста конца XIII века кардинала Гостензиса. Будучи почетным профессором права, Гостензис в миру был в то же время космополитом, исполняя миссию посла Генриха III, которого тот направил к своему другу папе Иннокентию IV. Во-первых Гостензис вернулся к более мягкой старинной традиции, согласно которой ростовщичество считалось немилосердным, но не являлось грехом с точки зрения правосудия. Затем он перечислил не менее 13 случаев, в которых запрет на ростовщичество мог быть снят и проценты по кредиту могли быть начислены. Один из таких случаев, когда было необходимо поручительство гаранта по кредиту; другой, когда продавец может взимать более высокую цену за товар, проданный в кредит, по сравнению с ценой при наличном расчете, при условии, что существует неопределенность (которая, впрочем, существует всегда) относительно будущей цены товара. Еще одно важное исключение позволило кредитору вписать в договор о займе статью о штрафных санкциях, когда должник должен заплатить штраф, превышающий основную сумму, если он не погасит задолженность к указанной дате.  И это, конечно, проложило путь для скрытого соглашения между сторонами о такой задержке оплаты, которая позволила бы выплатить такой «штраф». Еще одно исключение состояло в том, что кредитор мог потребовать плату за труды, которые он предпринял, предоставляя данный кредит.

Все это были некоторые разновидности штрафов или особых компенсаций.  Но кроме того Гостензис впервые выдвинул новаторский аргумент в пользу установления процентной ставки по кредиту, с самого начала не связанного с отсрочкой или гарантиями. Это (упущенная выгода), законное начисление процента кредитором, с целью компенсировать ему упущенную выгоду в случае, если бы он инвестировал деньги сам. Иначе говоря, предвосхитила австрийскую концепцию альтернативных издержек, упущенной прибыли и перенесенной на начисляемый процент. К сожалению, однако, использование кардиналом Гостензисом принципа ограничивалось лишь только теми кредиторами, которые предоставляли деньги должнику из благотворительности. Таким образом, на деловой основе кредиторы не могли заниматься начислением процента по кредиту, даже на основании

 

47

 

Еще одно исключение, сделанное Гостензисом, также открыло путь для начисления процентов по кредитам.  Он позволил должнику делать бесплатный подарок кредитору, размер которого мог зависеть от того, как долго этот «подарок» кредитором не востребовался. Однако в этом случае должники, в частности флорентийские банкиры, принявшие депозиты, чувствовали себя обязанными делать «подарки» своим вкладчикам, в противном случае вкладчики переведут свои средства тем конкурентам, которые обычно такие «подарки» делают. Изобретение ложного дарения стало важным механизмом легализации de facto начисления процента

 

2.6 Богословы Парижского университета

 

 

В Средние века богословие было царицей «наук»: т.е. интеллектуальных дисциплин, представляющих истину и мудрость. Однако в эпоху Раннего Средневековья для богословия настали тяжелые времена, и юристам, специалистам по римскому и каноническому праву оставалось лишь внедрять этические системы в право и в дела человеческие. Новый расцвет богословия начался в начале XII в. в Парижском университете под руководством известного Пьера Абеляра.

 

С этих пор Париж стал столь же значимыми для средневекового богословия, как Болонья для римского и канонического права. Однако на протяжении оставшейся части XII века богословы сосредоточились лишь обдумывании и выработке метафизических и онтологических вопросов, оставив социальную этику юристам. Пьер Пуатье, ставший позднее доминирующим регентом богословия в соборной школе Нотр-Дам в Париже, в стиле, характерном для богословов XII века, заявил, что такие неоднозначные вопросы, как ростовщичество, должны быть оставлены на усмотрение юристов по каноническому праву.

 

Однако с началом XIII века, когда теории канонического и римского права уже продвинулись далеко вперед, получившие университетское образование философы-богословы нового поколения пожелали обратить свое внимание на проблемы социальной этики. Даже до начала XIII века такие влиятельные богословы Парижского университета, как Радульфус Арденс (Radulphus Ardens) и англичанин — позднее кардинал — Стефан Лэнгтон, начали писать о проблемах правосудия. Работая над концепцией «справедливой цены», богословы, к сожалению, не следовали в русле романистов и канонистов, придерживавшихся здравой точки зрения о том, что свободный торг или рыночная цена является законными до тех пор, пока остаются в широких пределах «справедливой цены». Для парижских богословов было аморальным, греховным и незаконным, если рыночная хоть как-то отличалась от справедливой цены. Это, конечно же, означало, что справедливая цена становилась орудием принуждения, призванным заменить широко распространенный стандарт. Арденс установил справедливую цену в качестве важнейшего критерия «справедливой продажи». Еще более решительным был его коллега и автор первой конституции парижского университета, впоследствии кардинал, англичанин Роберт Керзон (1212–1219), который в работе, написанной около 1204 г., назвал продажу товаров выше справедливой цены незаконной практикой, а выдающийся Стефан Лэнгтон сурово обвинил в смертном грехе любого продавца, взимающего плату выше справедливой цены.

Богословы были хорошо осведомлены о своих глубоких расхождениях с юристами, однако продолжали придерживаться своих новаторских и крайних взглядов. Так, профессор богословия в Париже Уильям Осер (1160–1229), в 1220 году писал, что божественный закон, который повелевает, что никакая продажа не должна быть выше справедливой цены, должен вытеснить человеческий закон, который придерживался

 

48

 

принципа laesio enormis. А его коллега англичанин Томас Чэбхэм в работе, написанной около 1220 г., столь же фанатично настаивал, что божественный закон требовал от продавца компенсации, даже если продавец просто ошибся, и размер ошибки не превысил одного пенни.

 

Если богословы настаивали на том, что необходимо неукоснительно придерживаться справедливой цены, то какая цена считаться таковой? Хотя в то время лишь очень немногие богословы непосредственно рассматривали этот критический вопрос, очевидно, что они мысленно ориентировались на ту же цену, что и канонисты и романисты, а именно — на текущую цену, сложившуюся в данном месте, либо на среднерыночную цену, либо на цену, зафиксированную государством, если подобное регулирование имело место. Парижский богослов конца XII века Пьер Кантор (ум. 1197) рассматривая функцию королевских заседателей, утверждал, что справедливой ценой товаров является их текущая цена. Более сжато выразился в первой половине XIII века великий францисканский богослов Парижского университета англичанин Александр Гэльский (1168–1245), лаконично заявивший, что «справедливая оценка благ» есть та, «на основании которой в данном городе или месте осуществляются продажи». Известный в XIII веке немецкий профессор Парижского университета доминиканец Св. Альберт Великий (1193—1280) выразился еще более определенно: «Цена является справедливой, если равна стоимости проданных товаров, согласно оценке рынка в данный момент времени».

 

 Хотя богословы в своем стремлении насаждать текущую общую цену были более строги, чем юристы-романисты, они проделали конструктивную работу по реабилитация торговцев, подняв их из самых низов морального осуждения, куда те были опущены, благодаря трудам отцов церкви.

Подобно Петру Ломбардскому (ум. 1160), итальянскому профессору богословия в Париже, а затем епископу Парижскому, богословы придерживались той традиционной точки зрения, что купец не мог выполнять свои обязанности, не совершая при этом греха. Начало полной реабилитации торговца было положено в комментариях к «Сентенциям» Петра Ломбардского (точное название «Сентенции в четырех книгах», 1150–1151).

 

Комментаторы, особенно на рубеже XIII века, стали все более систематически оправдывать деятельность купцов и сам процесс извлечения прибыли.

В первую очередь ведущие комментаторы «Сентенций», включая таких парижских профессоров доминиканцы Св. Альберт Великий (Комментарий, 1244–1249), Пьер де Тарантез (1225–1276), позднее ставший папой Иннокентием V (Комментарий, 1253–1257), а также парижский богослов итальянского происхождения Св. Бонавентура (1221–1274), ученик Александра Гэльского, генерал ордена францисканцев, в последствии кардинал (Комментарий, 1250–1251), все они заявили, что деятельность торговцев необходима для общества. Эта концепция подкреплялась заново открытыми в начале XIII века трудами Аристотеля и включением аристотелевской философии в теологию — сначала Альбертом Великим и особенно его великим учеником Фомой Аквинским. Для этих новообращенных аристотелианцев, а также для английского францисканца Александра Гэльского разделение труда в обществе было столь же необходимым, как и сопутствующей ему взаимный обмен товарами и услугами. Таков был путь, каким естественный закон проникал в общественное сознание.

       

49

 

В частности Томас Чэбхэм, несмотря на то, что он настаивал на каждом пенни справедливой цены, правильно оценивал роль торговцев, состоявшую в перемещении благ из районов, где они имелись в изобилии, в места, где эти блага были в дефиците. Позднее, в XIII веке эту мысль повторил Альберт Великий.

 

Если торговля является полезным и даже необходимым видом деятельности, отсюда следует, что прибыль, необходимая для поддержания такой деятельности, является оправданной.  Поэтому богословы пересмотрели учение XII века, согласно которому торговцу позволялось получить прибыль только с целью необходимого обеспечения его самого и его семьи.  В качестве обоснования богословы XII века признали природу прибыли законной, если она извлекается с тем, чтобы пойти на благотворительность. Францисканец Александр Гэльский был, пожалуй, первым, кто назвал благотворительность и милосердие справедливым и благочестивым мотивом для торговли. Однако — вторя учению Хугуччио — получение прибыли ради сребролюбия или бесконечной и ненасытной алчности, по-прежнему считалось недостойным.

Если, в соответствии с христианской традицией, трудящийся был «достоин награды за труды свои» (Лука 10:7), тогда прибыль от полезной деятельности торговца может быть оправдана его «трудом» или его трудом и издержками, которые уже были декларированы юристами. Фома Аквинский считал заработок купца жалованием за труд. Для богословов «труд» подразделялся на несколько видов деятельности: транспортировка грузов; хранение и уход; и — это было привнесено канонистами XIII века — принятие на себя риска. Таким образом, коммерческая прибыль являлась платой или наградой за труд торговца по транспортировке и хранению и за его принятие на себя риска. Фактор риска, в частности, особенно подчеркивали Александр Гэльский и Св. Фома Аквинский. Мы должны отметить, в отличие от многих более поздних историков, что целью дискуссий юристов и богословов о труде, издержках и риске, было не использование этих факторов для определения справедливой цены (в качестве которой выступала текущая средняя цена), но оправдание прибыли, получаемой торговцем.

 

Роберт Керзон был первым богословом XIII века, который в традиционные, хоть и плохо обоснованные богословские осуждения ростовщичества, привнес подход с позиций естественного права. Керзон просто присвоил софистическое моральное различие Хугуччио между арендой и кредитом, при котором первая является законным, а последний незаконным, потому что собственность на деньги временно переходила к заемщику. Более сильное влияние оказал еще один парижский богослов Уильям Осер, который подбросил порцию новых заблуждений во все сильнее разгорающийся костер нападок церкви на ростовщичество. Уильям разглагольствовал о том, что ростовщичество есть воплощение зла и что оно чудовищно, не объясняя при этом, почему; он не только традиционно уподобил ростовщичество краже, но даже сравнил его с убийством и даже хуже. Ибо убийство, сказал он, иногда может быть законным, поскольку только некоторые формы убийства являются грехом, но ростовщичество греховно повсеместно и никогда не может быть признано законным.  Так как ростовщичество, согласно Уильяму Осеру, греховно по своей природе, это делает его нарушением естественного закона, в дополнение к другим приписываемым ему беззакониям.

 

50

 

О том, почему ростовщичество является грехом по отношению к естественному закону, Уильям ничего определенного не сказал; одним из его новаторских аргументов в борьбе с ростовщичеством был такой: человек, который начисляет процент на кредит, пытается «продать» время, которое является общим свойством всех живых существ. Поскольку предполагается, что время является общим и бесплатным, Уильям Осер и более поздние богословы смогли поэтому использовать этот аргумент, чтобы причислить к «ростовщичеству» не только ссуду, но также назначение более при продаже в кредит высокой цены, чем при сделке с наличными. Привнеся аргумент о «бесплатном времени», Уильям невольно коснулся позднейшего австрийского решения проблемы чистого процента при безрисковом кредите: продавалось не «время», если выражаться точнее, а «временное предпочтение», когда кредитор продает заемщику деньги, настоящее благо (благо, полезное сейчас), в обмен на долговое обязательство в будущем, то есть на «будущее благо» (благо, которое станет доступным только в какой-то момент в будущем). Но поскольку все предпочитают настоящее благо эквивалентному будущему благу (универсальный факт временного предпочтения), кредитор будет взимать, и заемщик будет готов заплатить процент по кредиту. Тогда процент является ценой временного предпочтения. Неспособность схоластов понять или приблизиться к концепции временного предпочтения в большей степени, чем что-либо иное, дискредитировало их экономические воззрения. И все по причине того, что они неустанно стремились осудить универсальную практику «ростовщичества».

 

Уильям Осер также пытался оспорить довод о добровольности: как может ростовщичество считаться злом и несправедливостью, если процент добровольно выплачивается заемщиком? В попытке сформулировать один из самых, безусловно, глупых аргументов в истории экономической мысли, Уильям Осер признал, что оплата заемщиком процента является добровольной, однако добавил, что заемщику еще больше понравился бы беспроцентный кредит, так что в «абсолютном» смысле, а не в «условном», бремя процента не является добровольным. Уильям почему-то не сумел понять, что то же самое можно сказать покупатель о покупателе любого продукта; поскольку любой покупатель, предпочел бы бесплатное благо бремени любой цены, и на этом основании мы могли бы заключить, что все свободные обмены являются принудительными и греховными в «абсолютном» смысле.

 

Несмотря на очевидную абсурдность этого аргумента, «условная» добровольность, а также другие новые аргументы Уильяма Осера оказали большое влияние и сразу же были включены число стандартных богословских аргументов против ростовщичества.

Немецкий доминиканец Св. Альберт Великий сослужил великую службу философии, вернув Аристотеля и аристотиелизм в западную мысль. Родившийся в Баварии в аристократической семье, Альберт некоторое время был руководителем немецкого провинциального ордена доминиканцев и епископом Регенсбурга, однако большую часть своей долгой жизни он посвятил преподаванию в университетах Парижа и Кельна.

 

К сожалению, Альберт, будучи прекрасным философом, не был столь же силен в вопросах экономики, и во многих отношениях он направил экономическую теорию схоластов на неверный путь. Его заслуга в том, что он воспитал своего великого ученика Фому Аквинского, что «справедливая

 

51

 

цена это обычная рыночная цена» и что выполняемая торговцем социальная роль законна. С другой стороны, Альберт возродил, к сожалению, аргумент Аристотеля, направленный против ростовщичества, неестественным образом умножающего «бесплодный металл», и присовокупил его к общей мешанине накопленных к тому времени всех прочих аргументов против процента. Св. Альберт не понял, что атака Аристотеля на ростовщичество была только частью и этапом последующей денонсации всех видов розничной торговли, поскольку в латинском переводе Аристотеля, доступном Альберту, греческий термин, обозначавший розничную торговлю, соответствовал латинскому слову «меняла». Следовательно, Альберт позаимствовал этот аргумент по ошибке, поскольку он никак не разделял идею Аристотеля о том, что всякая розничная торговля неестественна и греховна.

 

Альберт также причинил большой вред научной мысли будущего посредством еще одного неправильного толкования «Никомаховой этики» Аристотеля. Каким-то образом он интерпретировал определение ценности Аристотеля не как потребительскую потребность или нужду, но как «труд и расходы», отчасти предвосхитив, таким образом, более позднюю трудовую теорию стоимости.

 

2.7 Философ-богослов: Св. Фома Аквинский

 

Св. Фома Аквинский (1225–74), выдающийся ум Высокого Средневековья, человек, который на основе концепции естественного права и христианской теологии развил философскую систему Аристотеля, создатель могучего синтеза философии теология и науки о человеке, получившего название томизма. Это был молодой итальянец аристократического происхождения, сын графа Ландольфа Аквинского, родившийся в замке Рокказекка близ Неаполя. В раннем возрасте Фома обучался у бенедиктинцев, а затем в университете Неаполя. В возрасте 15 лет он попытался вступить в новый орден доминиканцев, лучшее место для церковных ученых и интеллектуалов, однако этому физически воспрепятствовали его родители, два года державшие его взаперти. В конце концов, Св. Фома сбежал и присоединился к доминиканцам, затем учился в Кельне и, наконец, в Париже под руководством своего уважаемого учителя Альберта Великого. Фома Аквинский получил докторскую степень в парижском университете и стал преподавать там, а также в других университетских центрах Европы. Фома Аквинский, как говорили, был настолько тучен, что из круглого обеденного стола была вырезана значительная часть так, чтобы он мог за ним сидеть. Фома Аквинский стал автором многочисленных трудов, начиная с его «Комментария» к «Сентенциям» Петра Ломбардского 1250 года, и заканчивая своим шедевром, оказавшим чрезвычайное влияние, трехтомной «Сумма теология», написанной между 1265 и 1273 гг. Именно «Сумма теология» в большей степени, чем любая другая его работа, способствовала тому, что на ближайшие столетия томизм стал мейнстримом католической схоластической теологии.

 

До недавнего времени исторические исследования, касавшиеся вопроса справедливой цены, начинались, как правило, со Св. Фомы, как будто вся дискуссия по справедливой цене возникла вдруг лишь с появлением в XIII веке мощной фигуры Фомы Аквинского. Однако, в чем мы уже убедились, Фома Аквинский работал в рамках традиции канонистов, романистов и богословов, имевшей долгую и богатую историю.

 

52

 

Поэтому неудивительно, что Фома Аквинский последовал за своим почитаемым учителем Св. Альбертом и другими богословами прошлого века, настаивавших на справедливой цене для всех обменов и, не довольствуясь более либеральным юридическим кредо, предполагающим свободный торг вплоть до предполагаемой точки laesio enormis, утверждал, что божественный закон должен иметь приоритет над законом человеческим и требует полной добродетели или точной справедливой цены. К сожалению, Св. Фома, обсуждая справедливую цену, не определил какой именно справедливая цена должна быть, и эта неопределенность стала источником проблем в будущем. Как основатель системы, опирающейся на великого Аристотеля, Фома Аквинский, вслед за своим предшественником Св. Альбертом, считал себя обязанным включить в свою теорию аристотелевской анализ обмена, со всеми содержащимися в нем двусмысленностями и неясностями. Св. Фома был явным последователем Аристотеля, разделяя ясно выраженное мнение последнего о том, что определителем меновой ценности есть необходимость или полезность для потребителей, выражающаяся в их спросе на блага. И, таким образом, этот протоавстрийский аспект ценности на основе спроса и полезности был возрожден и снова стал частью экономической мысли. С другой стороны, было возрождено и ошибочное представление Аристотеля об обмене, согласно которому ценности «уравниваются», наряду с неподдающимся расшифровке отношением сапожник/застройщик. К сожалению, в тексте «Комментария» к (Никомаховой) «Этике» Фома последовал Св. Альберту в стремлении добавить к полезности, являющейся детерминантом меновой стоимости, еще труд и затраты. Это послужило толчком для возникновения более поздней идеи о том, что Св. Фома либо добавил к теории полезности Аристотеля теорию издержек (труд плюс расходы), либо даже заменил полезность теорией издержек.  Некоторые комментаторы даже заявляли, что Фома Аквинский принял трудовую теория ценности, и эти заявления увенчались печально известной и торжествующей сентенцией британского экономического историка XX века, христианского социалиста Ричарда Генри Тоуни: «Истинным потомком доктрины Фомы Аквинского является трудовая теория стоимости. Карл Маркс — последний из схоластов».

 

2. Richard Henry Tawney, Religion and the Rise of Capitalism (New York: Harcourt, Brace and World, 1937, orig. 1926), p. 36. Enlightenment (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1965), p. 14.

 

Историкам понадобилось несколько десятилетий, чтобы оправиться от катастрофически неверного толкования Тоуни. В действительности схоласты были изощренными мыслителями и социальными экономистами, которые выступали за торговлю и капитализм и защищали среднюю рыночную цену в качестве справедливой цены, исключение составляла лишь проблема ростовщичества. Для Аквината аномалией было даже само обсуждение вопроса о труде плюс расходы в теории ценности. Поскольку труд плюс расходы ( просто труд) появляются только в «Комментариях» Фомы Аквинского, но не в «Сумме», в его .

 

3. По вопросу о том, когда были написаны «Комментарии», у историков имеются разногласия. Согласно более ранней точке зрения, они были написаны в 1266 г. или даже раньше, и это говорит о том, что взгляды Фомы Аквинского становились все более зрелыми, и он отходил от ранее тесной приверженности своему учителю Св. Альберту. Новая точка зрения, согласно которой «Комментарий» был написан в то же время, что и «Сумма», оставляет аномалию в неприкосновенности.

 

Более того, как мы видели, формула труд плюс расходы обычно использовалась во времена Фомы Аквинского в целях оправдания прибыли торговцев, а не как средство определения экономической ценности. Поэтому вполне вероятно, что Фома Аквинский использовал данную концепцию в этом смысле, что делает разумным то соображение, что торговец, которому не удалось в конечном счете покрыть свои расходы и получить прибыль, должен будет выйти из бизнеса.

 

53

 

Кроме того, многое указывает на то, что Фома Аквинский разделял общую точку зрения деятелей церкви своего времени и более ранних эпох о том, что справедливая цена есть общая рыночная цена.  Если это так, то он едва мог также считать, что справедливая цена была равна издержкам производства, поскольку они могут и отличаются друг от друга. Так, в заключительной части «Суммы» сказано, что «ценностью экономических благ является то, что приходит в человеческое использование и измеряется денежной ценой, для чего были изобретены деньги». Особенно показательным был ответ Аквината, данный им в начале 1262 г. в письме к Джакомо да Витербо (ум. 1308), причетнику доминиканского монастыря во Флоренции и впоследствии архиепископу Неаполя. В своем письме Фома Аквинский ссылается на общую рыночную цену, как на цену нормативно-справедливую, с которой сравниваются другие контракты. Более того, в «Сумме» Фома Аквинский отмечает то, как влияют на цену спрос и предложение. Более обильное предложение в данном месте будет способствовать понижению цены в этом месте и наоборот. К тому же, описывая это, Св. Фома нисколько не осуждал деятельность купцов и получение ими прибыли, когда они покупали товары там, где они были в изобилии и дешевы, а затем транспортировали их и продавали там, где они были дороги. Ни одно из этих соображений не соответствуют взгляду да справедливую цену, как на цену, определяемую издержками.

 

И, наконец, самое очаровательное и самое главное, Фома Аквинский в своей великой «Сумме» поднял вопрос, обсуждавшийся Цицероном. Торговец, перевозящий зерно в голодающие области. Он знает, что скоро за ним последуют другие торговцы, последуют новые поставки зерна. купец сообщить голодающему населению о скорых поставках в ближайшее время и, таким образом, пострадать от снижения цены, или он имеет полное право молчать и пожинать плоды высоких цен? По Цицерону купец обязан раскрывать свою информацию и продавать по более низкой цене. Однако Св. Фома занял другую позицию. Поскольку прибытие более последующих купцов является будущим событием и неопределенным, Фома Аквинский объявил справедливым не требовать от него сообщать своим клиентам о предстоящем прибытии его конкурентов.  Он мог продавать свое зерно по преобладающей в этой области рыночной цене, даже если она была чрезвычайно высокой. Конечно, продолжал Фома Аквинский дружелюбно, если торговец желает так или иначе сказать своим клиентам, то это было бы особенно добродетельным, однако справедливость этого от него не требует. Не существует более разительного примера приверженности Аквината справедливой цене, как текущей цене, определяемой спросом и предложением, а не издержками производства (которые, конечно же, не сильно меняются при перемещении из области изобилия в область, где свирепствует голод).

Косвенным доказательством тому явилось то, что доминиканец Джайлс Лессинский (ум. ок. 1304), ученик Альберта и Фомы Аквинского и профессор богословия в Париже, проанализировал справедливую цену аналогичным образом и категорически заявил, что это общая рыночная цена. Более того, Джайлс подчеркнул, что благо стоит столько, за сколько оно может быть продано за без принуждения или обмана.

 

54

 

Никого не должно удивлять, что Фома Аквинский, в отличие от Аристотеля, весьма благожелательно отзывался о деятельности торговца. Он заявил, что коммерческая прибыль является жалованием торговцу за его труд, наградой за принятие им на себя риска по транспортировке. В комментариях к «Политике» Аристотеля (1272) Аквинат проницательно заметил, что высокие риски морских перевозок ведут к высоким прибылям торговцев.  В своем «Комментарии» к «Сентенциям» Петра Ломбардского, написанном в 1250-х годах, Фома следует предшествовавшим ему богословам, ограничиваясь утверждением, что торговцы могут заниматься своей торговлей, не совершая греха. Однако в своей более поздней работе он был гораздо более позитивным, отмечая, что торговцы выполняют важную функцию, доставляя блага оттуда, где они в изобилии, туда, где они редки.

 

Особо важным был краткое замечание Аквината о взаимной выгоде, которую каждого человек получает при обмене. Как он выразился в «Сумме»: «… купля-продажа, как мы полагаем, побуждается по взаимной выгоде обеих сторон, так как одному нужно что-то, что принадлежит другому, и наоборот».

Основываясь на теории Аристотеля о деньгах, Фома Аквинский отметил их незаменимость в качестве средства обмена, «меры» выражения ценности и единицы учета. В отличие от Аристотеля, Фома Аквинский не испугался мысли об изменяющейся на рынке ценности денег. Напротив, Фома Аквинский осознал, что покупательная способность денег должна колебаться, и был рад, если она колебалась в меньшем диапазоне, чем обычные цены, что обычно и происходило.

 

По иронии судьбы всякий раз, когда казалось, что запрет на ростовщичество в Средние века вот-вот ослабнет под напором реальности, теоретики только ужесточали запрет. В то же время, когда кардинал Гостензис, человек изощренного ума и весьма осведомленный, стремится смягчить запрет, Св. Фома Аквинский, к сожалению, снова его ужесточил. Как и его учитель Св. Альберт, Фома Аквинский присовокупил возражение Аристотеля к средневековому запрету на ростовщичество, при этом Аквинат добавил кое-что новое. В средневековой традиции, начиная с заключения — сокрушающего ростовщичество — и хватаясь за любой невнятный попавшийся под руку сколько-нибудь пригодный аргумент, Фома Аквинский по-новому повернул Аристотелеву доктрину. Вместо акцента на бесплодии денег, основного аргумента против ростовщичества, Фома Аквинский воспользовался термином «мера» и подчеркнул, что деньги, в денежном выражении, конечно, имеет фиксированную законную номинальную ценность, а это означает, что формальная природа денег должна оставаться фиксированной. Покупательная способность денег может колебаться в зависимости от изменений в поставках товаров; это законно и естественно. Но когда владелец денег, взимая проценты, намеревается вызывать изменения в их ценности, он искажает природу денег, и его действия потому являются греховными и бессмысленными с точки зрения естественного закона.

 

55

 

То, что этот сущий вздор быстро занял центральное место во всей последующей схоластической аргументации в пользу запрета ростовщичества, является свидетельством того, что иррациональность способна завладеть мыслями даже такого великого ученого, как Фома Аквинский (и его последователей).  Заявления о том, что зафиксированная законом номинальная ценность монеты должна означать, что ее ценность при обмене — по крайней мере, со стороны денег — не должна меняться; или что начисление процента есть изменение покупательной способности денег, просто свидетельствует о склонности человека к заблуждению, особенно когда запрет ростовщичества уже сделался главнейшей целью.

 

Однако в аргументе Фомы Аквинского против ростовщичества содержалось и его собственное изобретение. С его точки зрения деньги полностью «потреблялись»; они «исчезали» при обмене. Поэтому использование денег эквивалентно владению ими.  Следовательно, когда кто-либо начисляет процент на кредит, он это делает дважды, за сами деньги и за их использование, хотя они являются одним и тем же. Этот странный тезис еще ярче высветило обсуждениеАквинатом того, почему для владельца денег было законным требовать ренту с того, кто показывал монету.

 

Имеется в виду тот случай, когда по словам Св. Фомы «…человек, например, может одалживать монеты для выставки…» — пер.

 

В этом случае имеет место депонирование (зависимое держание), плата за хранение чьих-то денег в доверительном управлении. Однако причина, по которой эта плата является законной, для Фомы Аквинского заключалась в том, что показ денег является лишь «вторичным» использованием, отдельным от владения, поскольку деньги не «потребляются» или не исчезает в процессе. А первичное применение денег — исчезнуть при покупке благ.

 

В связи с этим новым оружием, изобретенным Аквинатом, чтобы бить ростовщичество, имеются несколько серьезных проблем. Во-первых, что в том, чтобы брать плату «дважды» — и за владение, и за пользование? Во-вторых, подобная деятельность, даже если она в чем-то неправильная, вряд ли тянет на то, что бы считаться грехом и влечь за собой отлучение, которому католическая церковь на протяжении веков подвергала незадачливого ростовщика. И в-третьих, если бы Аквинат вышел за рамки правового формализма денег и взглянул на блага, которые заемщик приобрел посредством этого кредита, то он, возможно, увидел бы, что эти приобретенные блага были в широком смысле «плодотворными» и, таким образом, деньги, «исчезнувшие» при продаже, в экономическом смысле благо-эквивалентны деньгам, хранимым заемщиком.

 

Акцент Святого Фомы на потреблении денег привел к любопытному сдвигу в вопросе о ростовщичестве. В отличие от всех теоретиков, начиная с Грациана, греховным теперь стало не начисление процента по кредиту , но только на то благо — деньги — которое исчезает. Поэтому, согласно Фоме Аквинскому, начисление процента при товарном кредите в натуральном выражении осуждению как «ростовщичество» не подлежит.

Однако если запрет на ростовщичество в отношении денег был подкреплен новыми аргументами, Фома Аквинский продолжил и закрепил предшествующую традицию, оправдывающую инвестиции в партнерство (societas). Societas считались законными, потому что каждый партнер сохранял право собственности на свои деньги и избегал риска потерь; следовательно прибыль на такие рискованные инвестиции считалась законной. В конце XI века Иво Шартрский уже кратко наметил отличие Societas от ростовщического кредита, и в начале XIII века это различие получило дальнейшее развитие в трудах богословов Роберта Керзона (ок. 1204) и Иоганна Тевтонского в его «Глоссе на Грациана» (1215). Керзон ясно показал, что даже неактивный партнер рискуют капиталом в предприятии. Это, конечно же, означало, что неактивные партнерства такого рода, такие, как займы на конкретные морские плавания, сливаются с фактическими кредитами и черта, их разделяющая, весьма расплывчата. Кроме того, и это стало проблемой, с которой в то время еще никто не сталкивался, не рисковал ли любой кредитор

 

56

 

капиталом, если заемщик всегда мог оказаться не в состоянии погасить даже основную сумму кредита?

 

Теперь Аквинат всем своим огромным авторитетом поддержал ту точку зрения, что societas были абсолютно законными и не являлись ростовщичеством.  Он лаконично заявил, что инвестор денег не передает право собственности работающему партнеру; это право собственности сохраняется за инвестором; так что он рискует своими деньгами и может на законном основании получать прибыль от инвестиций. Однако тут возникает проблема, поскольку Фома Аквинский обходит свой собственный тезис, гласящий, что владение деньгами и право пользования ими есть одно и то же. Раз право пользования деньгами переходит к работающему партнеру, значит, исходя из его собственных принципов, Св. Фома должен был осудить все партнерства, включая societas, как незаконные и ростовщические. Противостоя миру XIII века, в котором societas процветали и имели решающее значение для деловой и экономической жизни, Аквинат не мог даже помыслить о том, что он должен ввергнуть экономику в хаос, осудив этот устоявшийся инструмент торговли и финансов.

Вместо собственности, связанной с использованием потребляемого блага, Фома Аквинский теперь выдвинул идею о собственности, связанной с риском. Инвестор рискует своим капиталом; поэтому, он сохраняет право собственности на свои инвестиции. Казалось бы, разумный выход, но надуманный; не только потому, что тем самым Аквинат противоречит своей собственной странной теории собственности, он также оказался не в состоянии понять, что в конечном счете не является необходимо рискованным. Еще одна проблема состояла в том, что тот, кто принимал на себя риски, зарабатывает прибыль на инвестициях денег, которые, как предполагается, должны быть стерильными. Вместо заявления о том, вся прибыль должна идти работающему партнеру, Св. Фома откровенно говорит, что капиталист справедливо получает «доход, идущий оттуда», то есть от использования его денег, «как от своего собственного имущества». Похоже, что в данном случае Св. Фома считает деньги плодородными и продуктивными, способными предоставить капиталисту независимое вознаграждение.

Тем не менее, несмотря на внутренние противоречия, в изобилии присутствующие в отношении Святого Фомы к ростовщичеству и к societas, его учение в целом продолжало доминировать на протяжении 200 лет.

 

Наконец, Фома Аквинский был твердо убежден в преимуществе частной собственности, по сравнению общественной, и в преимуществе собственности на ресурсы. Частная собственность становится необходимым элементом земного состояния человека. Она является лучшей гарантией мирного и упорядоченного общества и обеспечивает максимально эффективный стимул для заботы об имуществе и его эффективном использования. Так, в «Сумме» Св. Фома проницательно замечает: «каждый человек является более осторожным в том, что приобретается только для себя, чем в том, что является общим для многих или для всех, поскольку каждый стремится уклоняться от труда и переложить его на другого, если дело касается общества, как это происходит там, где имеется большое количество слуг».

 

57

 

Более того, развивая теорию приобретения в рамках римского права, Фома Аквинский, в преддверии знаменитой теории Джона Локка, обосновал право первоначального приобретения собственности на основе двух основных факторов: труда и поселения. Первоначальное право каждого человека на самого себя у Аквината определялось как «вещное право на себя». Такая индивидуальная самопринадлежность основывается на способностях человека как разумного существа.

 

Далее, возделывание и использование ранее неиспользуемых земель устанавливает законный титул собственности на землю для одного человека, а не для всех прочих. Теория приобретения Святого Фомы получила дальнейшие разъяснение и развитие в трудах его ближайшего ученика и последователя Иоанна Парижского (Jean Quidort, около 1250–1306), членом того же сообщества доминиканцев при церкви св. Иакова в Париже состоял и Аквинат. Отстаивая абсолютное право частной собственности, Иоанн заявил, что мирская собственность

 

«…приобретается отдельными людьми через их собственное мастерство, труд и усердие, и индивиды, как физические лица, имеют право и власть над нею и законное владение; каждый человек может распоряжаться ею самостоятельно и располагать, управлять, держать или отчуждать ее так, как он хочет, если тем самым он не наносит ущерб кому-либо; поскольку он является господином».

 

Это «поселенческая» теория собственности, проводится многими историками в качестве предшественника марксовой трудовой теории стоимости. Однако при таком подходе смешиваются две очень разные вещи: определение или цены блага и решение о том, каким образом неиспользуемые ресурсы переходят в частные руки. Точка зрения Фомы Аквинского — Иоанна Парижского —Джона Локка это «трудовая теория» (где «труд» определяется как затрата человеческой энергии, а не работа за зарплату) происхождения имущества, а трудовая теория стоимости.

 

В отличие от его предшественника Аристотеля, труд для Фомы Аквинского едва ли мог быть презираемым.  Напротив, труд есть диктат позитивного, природного и божественного закона. Фома Аквинский прекрасно знал, что согласно Библии Бог дал человеку власть над всей землей в его пользование. Функция человека состоит в том, чтобы брать материалы, предоставленные природой и, согласно требовательному естественному закону, преобразовывать эту реальность ради достижения своих практических целей.  Хотя Фома Аквинский едва ли имел какое-либо представление об экономическом росте или о накоплении капитала, очевидно, что он утверждал человека, как активного преобразователя своей жизни. Вместо ушедшего пассивного греческого идеала, приспосабливавшегося к данным условиям или к требованиям .

 

58

 

Возможно, наиболее о значительным вкладом Святого Фомы являются не его высказывания по строго экономическим вопросам, но то, что он заложил основу, каркас экономической теории. Ибо возрождая и развивая Аристотеля, Фома ввел в христианский мир и обосновал философию естественного права, философию, согласно которой человеческий разум способен усвоить основные истины Вселенной. Философия в руках Аквината, как ранее в руках Аристотеля, используя разум, в качестве инструмента познания, снова стала царицей наук. Человеческий разум доказал реальность Вселенной и естественного закона познаваемых классов сущностей. Человеческий разум способен познать природу этого мира, и поэтому может определить правильную этику для человечества. Этика, таким образом, становится подвластной расшифровке. Это рационалистическая традиция идет вразрез с «фидеизм» раннехристианской церкви, ослабляя идею о том, что только вера и сверхъестественное откровение есть источник человеческой этики. Ослабляет потому, что если вера утеряна, этика тоже исчезает. Томизм, напротив, показал, что законы природы, в том числе природы человеческой, обеспечивают человеческий разум средствами обнаружения рациональной этики. Бог создал естественные законы Вселенной для уверенности, однако понимание этих природных законов возможно вне зависимости от того, верит кто-то в Бога-творца или нет. Таким образом, рациональная этика человека стала основываться на действительно научном, а не на сверхъестественным основании.

 

В том разделе теории естественного закона, который касается прав, Св. Фома от концепции права XII века, как притязания на других, вернулся к нерушимой сфере прав собственности, в которой господствует индивид, и который должен быть защищен от всех остальных. В своей блестящей работе профессор Ричард Так отмечает, что для раннего римского права была характерна «активная» точка зрения на права собственности/владения, в то время как позднее, в XII веке, романисты в Болонье перевели концепцию «права» в пассивный перечень притязаний на другого человека.

 

 

4. Richard Tuck, Natural Rights Theories: Their Origin and Development (Cambridge: Cambridge University Press, 1979)

 

 

 Эта «пассивная» концепция прав, в противоположность «активной», отражала ту сеть взаимопроникающих обычных и статусных притязаний, характерных для Средневековья. Она, в значительной мере, является предком таких современных устоявшихся «прав-требований», как «право на труд», «право на трехразовое питание» и т.д., которые могут быть исполнены, только если принудить других их исполнять.

Однако в XIII веке в Болонье Франциск Аккурзий положил начало возвращению к активной теории прав собственности, согласно которой каждый индивид является владыкой собственности, которая должна быть защищена от всех прочих.

 

Фома Аквинский перенял идею естественного владычества, не пройдя, однако, всего пути к подлинной теории естественного права, согласно которой частная собственность является естественной и не является результатом общественного договора или правительственного указа. Фома Аквинский склонился к принятию теории владычества по причине серьезных идеологических баталий, происходивших конце XIII века между Доминиканским и Францисканским орденом. Францисканцы, проповедовавшие полную нищету, утверждали, что использование ими ресурсов ради выживания на самом деле не является частной собственностью; эта приятная для них выдумка позволила францисканцам утверждать, что в своем состоянии добровольной бедности они возвысились над собственностью или обладанием каким-либо имуществом. Они говорили странные вещи, утверждая, что использование ресурсов, как сугубое потребление, чем они и занимались, не означает владения имуществом. Продажу или раздачу ресурса предположительно нужно было квалифицировать как собственность. Самодостаточность или изоляция, согласно взглядам францисканцев, не позволяли существовать собственности. Конкурирующие доминиканцы, в том числе Акивнат, понятным образом огорченные подобной претензией, стали настаивать, что всякое использование обязательно подразумевает владычество, обладание и контроль над ресурсом и, следовательно, собственность.